В ожидании… ареста

По решению ООН 27 января ежегодно, начиная с 2007г., отмечается как Международный день памяти жертв Холокоста.

Осенью прошлого года в России проходили мероприятия, связанные с 70-летием начала Холокоста на оккупированной территории СССР. В Невин¬номысске живет один из тех, кто уцелел в годы оккупации и официально признан жертвой Холокоста – за перенесенные страдания в годы войны прави¬тельство Германии выплачивает Фоме Яковлевичу Чернецкому с 1998 г. компенсацию в размере 240 евро в месяц.

Война

-Наша семья жила в украинском городке Новоград-Во¬лынском на Житомирщине, - рассказывает 78-летний Фома Яковлевич.-Отец, Яков Семенович, заведовал кооперативным магазином, мать, Берта Яков¬левна, воспитывала меня, троих моих братьев и сестру. Вскоре после начала войны мы погру¬зили на телегу самые нужные вещи и двинулись на восток, стараясь подальше уйти от немецкой армии. Спустя несколько дней остановились передохнуть на хуторе Забуги в Сумской области, хотя и здесь уже было не¬спокойно, колхозники спешно убирали хлеб и вывозили скот. Отец решил помочь крестьянам, мы задержались, но его вызва¬ли в военкомат и отправили на фронт. Мама ждала пятого ре¬бенка…

-А как относилось к вам местное население?

-Вы знаете, очень хорошо. Мне в ту пору было семь лет, конечно, всего не помню, но в памяти остались добрые и отзывчивые люди. Они нас и спасли от гибели.

Оккупация

Вскоре фашисты заняли Сум¬скую область. Комендант горо¬да Лебедин (хутор находился от него в нескольких километрах) приказал всех евреев перевести в гетто. За укрытие – расстрел, однако крестьяне не выдали Чер¬нецких, напротив, переселили в заброшенную хату, сколотили нары, принесли соломы, на¬крыли ее рядном. А зимой, когда мать Фомы готовилась рожать, хуторяне доставляли продукты, топили печь соломой, всячески жалели и оберегали беженцев. Никто не сообщил в полицию о еврейской семье!

В декабре 41-го у Фомы поя¬вился еще один братик. Селяне посоветовали назвать его рус¬ским именем –Николай. У Бер¬ты Яковлевны не было молока, она разжевывала хлеб и младенец через тряпочку сосал его.

-Однажды, - говорит Фома Яковлевич, - вышел приказ о том, чтобы все евреи гетто при¬шили к одежде желтые звезды. Староста хутора попросил маму сделать то же самое, хотя мы не жили в гетто и о нас немцы не знали. Мама достала где-то кусок желтой ткани, вырезала звезды и пришила их всем нам. Даже месячному брату. Вот так мы и ходили на работу и по хуто¬ру, подвергаясь ежеминутной опасности – фашисты и по¬лицаи все чаще стали появ¬ляться в Забугах.

К счастью, семья недолго носила эти мрачные отмети¬ны – деревенские женщины заставили Берту снять уни¬жающие знаки отличия, уничтожить все доку¬менты, изменить име¬на детей.

-Вместо Хаима я стал Хомой (по-русски – Фомой), - грустно улыбается мой собеседник. – Удивительно, но староста сделал вид, что не заметил отсутствия звезд и даже посоветовал ма¬ме оставить нас на попечение хуторян, а самой с маленьким ребенком уйти в дру¬гую деревню, где ее никто не знал – так было больше шансов выжить. Мама отказалась.

Беда

Весной 42-го на хутор при¬ехали полицаи. Во время обеда у мельника один из них попро¬сил молока и жена мельника, не подумав, сказала: «Погоди, сейчас жидок пригонит корову и я вас напою парным молоч¬ком». Полицаи пригрозили ей расстрелом, и она сообщила о семье Чернецких…

Берту и детей отвезли в го¬родскую тюрьму. Утром в каме¬ру вошли комендант, начальник полиции и несколько полицаев.

-Нам приказали встать, - вспо¬минает Фома Яковлевич, - мама держала голенького Колю, чтобы видно было, что он не обрезан. Думаю, это обстоятельство по¬могло нам, да и судьба хранила, потому что, проверь немцы меня и братьев –скорее всего, я с вами бы не разговаривал…

Фома Яковлевич рассказывает о мучениях и страданиях, кото¬рым подверглась семья. Об изну-рительных допросах коменданта, требовавших признания в том, что они евреи. И всякий раз мать повторяла: «Я - украинка», пос¬кольку хорошо знала украинский язык. На вопрос, где муж, отве¬чала – погиб на фронте. Вскоре их отвели в комендатуру и сно¬ва комендант долго допрашивал Берту Яковлевну. Наконец, не выдержал и стал спрашивать у сотрудников комендатуры, при¬сутствовавших на допросе: «Что с ними делать? Расстрелять?». Все смотрели на испуганных детишек в рваной одежде, на седую 30-летнюю изможденную женщину, которая ничего не просила, доверившись судьбе - смотрели, а затем сказали: «Нет». Лишь начальник полиции закри¬чал: «Расстрелять!». Комендант еще раз окинул семью недобрым взглядом, махнул рукой и про¬диктовал секретарше документ для матери, типа удостоверения, а потом приказал возвращаться домой. Но главный полицай не успокоился, завел семью в свой кабинет и стал допрашивать с особым изуверством: приотк¬рыл дверь, вставил руку Берты Яковлевны в щель и защемил ее, ожидая криков или возгла¬сов по-еврейски. Женщина лишь плакала и твердила, что она укра¬инка. После долгих мучений ее и детишек с большой неохотой, но все-таки отпустили, и они верну¬лись на хутор.

Освобождение

Семья Чернецких находилась в постоянной тревоге, каждый день вновь ожидая ареста или того хуже – расстрела, ведь не¬мецкое удостоверение еще не гарантировало жизни. Из-за воз¬можной мести полицаев сменили хату, где жили, на пустовавший дом на окраине села. И нику¬да не ходили, боясь попасться фашистам на глаза. Так минул тяжелый год.

- Осенью 43-го хутор освобо¬дила Красная армия, - расска¬зывает Фома Яковлевич. – А перед этим его заняли отсту¬павшие немцы, разместились в каждом дворе и повсюду искали живность, продукты. Как-то раз в нашу комнатку зашел здоро¬венный гитлеровец, увидел нас, оборванных, грязных, худых, стал наводить на каждого пальцем и спрашивать: «Юден, юден?». Мы молчали, испуганно прижимаясь друг к дружке. Наконец, фашист ушел, но мы еще долго не могли прийти в себя…

Встреча

На хуторе Берта Яковлевна с детьми жила и после того, как к ней приехал после ранения на фронте муж. Поскольку род¬ные места все еще оставались под врагом, Яков Семенович устроился работать в кузницу молотобойцем, а старшие дети начали ходить в школу. Домой, на Житомирщину, семья вер¬нулась лишь в 44-м, к счастью, их жилье уцелело, но имущество было разграблено.

Связь с хуторскими людьми не прерывалась и после войны. Крестьяне обращались к главе семьи за помощью, когда надо было достать, скажем, дефицит¬ное лекарство или еще что-то. Он не отказывал никому, всегда помогал, чем мог. А на 40-летие Великой Победы, в 1985 г., Яков Семенович приехал с сыновьями к своим спасителям. Их встре¬чали как самых близких людей: приглашали в каждый дом, кор¬мили-поили, вспоминали лихое время оккупации, рассказывали разные случаи из жизни на хуто¬ре Берты и ее детей, интересова¬лись нынешним житьем-бытьем семьи. И откровенно радова¬лись, увидев крепких мужчин Чернецких, которых помнили маленькими, худыми и вечно голодными.

-Какова же дальнейшая судьба членов вашей семьи? – спраши¬ваю Фому Яковлевича.

- Отец и мать похоронены в Израиле, там сегодня живут мои братья и сестра. У меня высшее образование, работал на Урале, преподавал в школе, техникуме. В Невинномысск переехал много лет назад, был преподавателем энерготехникума, мне присвое¬но звание «Почетный энергетик СССР». Здесь живет и мой сын, у него своя семья.

-Вспоминаете те страшные годы?

-Да разве их забудешь…

Смотрите также:

• Галина Сакович: «ГУЛАГ – как цунами» →
• Страшнее пережитого не бывает →
• Чего боялись фашисты? →