Воспоминания чернобыльца: «Нас воспринимали как прокаженных»

Эта катастрофа была крупнейшей за всю историю ядерной энергетики. Но, главное, она имела большое общественно-политическое значение, и это как раз и повлияло на ход расследования ее причин.

В СССР ничто не могло помешать проведению народной демонстрации в честь Дня солидарности трудящихся. Вот и решили вожди «замолчать» весь масштаб и опасность катастрофы: лики «святых», лозунги и транспаранты о светлом будущем, раскаты многоголосья «Ура, товарищи!» задвинули ценность и хрупкость человеческой жизни на десятый план.

В этой печальной истории и до сих пор остается много неясного. Есть официальные версии катастрофы, есть частные. Используя официальные источники информации, можно говорить, что взрыв, напоминающий «грязную» атомную бомбу, произошел из-за стремления местного руководства провести запланированные эксперименты любой ценой, очевидно, ориентируясь на незыблемое «выполнить и перевыполнить».

26 апреля 1986 года – дата, которая вырвала из благодатной Украины большой участок земли и превратила его в мертвую зону, как у Тарковского в знаменитом «Сталкере». И это всего в 100 километрах от Киева, вблизи города энергетиков Припять.

По зову компартии и правительства в Чернобыль хлынули ликвидаторы. Все подробности о глобальности катастрофы рядовым никто не докладывал: надо – значит, надо. Стимулом могли считаться выросшие в три раза оклады на прежнем рабочем месте, но ведь здоровье не купишь ни за какие деньги, и народ это понимал, поэтому и не рвался.

Наш герой Петр Мироненко, рабочий, занимающийся ремонтом рукавов в ФГКУ ГУ «1 отряд ФПС по РСО-Алания», тоже отдал свой долг Родине. Три месяца он работал в опасной зоне, но прежде окончил курсы химиков в Майкопе.

- Желания не спрашивали. Послали от военкомата как на переподготовку, несмотря на то, что меня не отпускали с работы. (Митроненко буквально за год до катастрофы пришел в техчасть. – Авт.). Повезло в том, что не пошел водителем. Водитель, как пылесос: вся радиация - его.

Отряд прибыл в деревню Рача, в 60 километрах от атомной станции. Это уже был 1987 год, и лес, который окружал поселок, зачистили: сняли 50 километров грунта и посыпали свежим песком. Мироненко попал в Прибалтийский военный округ, рядом стоял Закарпатский военный округ.

- Сначала мыл зараженные машины, которые выезжали с зоны. Надевали химзащиту и мыли. До трех раз. Если «зараза» не смывалась, машину - в могильник. Ездили и в Припять. Помню здание горкома или обкома, и стены внутри намазаны желтой жидкостью типа клея «Момент». Мы – в бахиллах, в противогазах, в руках – скребки, щетки, совки. «Клей» съедает радиацию, мы его счищаем и в пакет. Так обрабатывались здания, которые были необходимы. Жилые же дома закрыты, на сигнализации, чтобы не допустить массового мародерства.

Припять производила жуткое впечатление: ни души, стоят дома, где висит белье, превратившееся в тряпки, где засохли на окнах цветы. Открыты канализационные люки, туда сливали химрастворы…

Вот так ездил месяца полтора. Потом подходит земляк, говорит: «Не хочешь поваром за меня поработать?». Согласился, кому охота на ЧАЭС ездить, рентгены глотать? Хотя поваром в жизни не работал, а тут надо готовить на 1000 человек. 5 паровых котлов: первое – 500 литров, мешаешь веслом, второе - перловая каша – «кирзуха», третье – компот, чай. Но продуктов было валом.

Вообще, одна поездка на ЧАЭС – это сразу два рентгена. Некоторые старались побыстрее набрать 10, потому что это та норма, после которой отправляли домой. Мироненко за все три месяца набрал чуть больше шести: специальность «повар» на расстоянии 60 км не входила в разряд опасных.

- Старался там ничего не есть: ни огурцы, ни черешню, ни грибы, а их в лесу было навалом. И все большие, красивые, - говорит Петр - Кругом радиоактивная пыль. Вся еда и вода были привозные. Вечером приходишь в палатку спать, проведешь прибором над простыней – два рентгена. Вытрусишь ее на улице – прибор показывает меньше, тогда спим.

Приборы, измеряющие рентгены, таблетки, ручки были у каждого. Вот и мерили постоянно. Японцы, вспоминает Мироненко, как только прибор запищал, сразу уходили из помещения. Очень боялись радиации. Местные жители - наоборот. Рубили сучья в Рыжем лесу и топили ими печки. Самогон гнали и пили.

Чернобыль делал свое черное дело. Мироненко рассказывает, что кутята, родившиеся в зоне, слыша, что их зовут, бежали совсем в другую сторону, ориентация была нарушена. «Да и слесарь, вернувшийся оттуда, допустим, закручивает гайку, столько усилий прикладывает, пот стекает, а я могу подойти и просто легко пальцами открутить», - говорит Петр.

- Местные нас воспринимали плохо. Обозлены были, оно и понятно: всю жизнь человек прожил, а тут его из дома выгнали. Но это же не наша вина. Был случай: один парень возил начальника на машине, в ней был магнитофон. Так он, чтобы его не украли, на ночь снимал и прятал ценную вещь под подушку. Три дня так поспал, а потом кровь пошла из горла и ушей. Заразился. После, по приезде домой, и от нас люди шарахались, как от прокаженных: боялись, что мы излучаем радиацию, - вздыхает наш герой.

Петр Алексеевич – счастливец. После Чернобыля он получил квартиру. Правда, не сразу и с большими нервами, но это не считается. Многие до сих пор без жилья, хотя по закону было положено, и в первую очередь тем, кому причинен реальный вред здоровью. Что касается выплат, то, по словам Мироненко, «чернобыльские» совместно с «боевыми» - три тысячи в месяц.

Как-то не сложилось у Мироненко с чернобыльцами: отношений ни с кем не поддерживает, в Союз не обращается. «Съездил и съездил, все».

- Еще бы поехали?

- А куда денешься? Повестку присылают, не спрашивают.

- Почему вам?

- Потому что уже было два сына. Третий родился после Чернобыля. Хотя Чернобыль многих лишил детей.